Читать книгу "Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны  - Оливер Пилат"

Блох неоднократно пытался вывести Грингласса на какое-нибудь выражение ненависти по отношению к Этель или Юлиусу Розенбергу, но Дэвид настаивал на том, что его всегдашнее чувство дружбы к Юлиусу никуда не делось и что он испытывает к сестре все ту же привязанность «сегодня, вчера и всегда, насколько я вообще ее помню и знаю».

Ни Юлиус, ни Этель даже не делали вид, что отвечают взаимностью на эти чувства. Юлиус сказал, что «делал все, чтобы помочь Дейви», но лишь обнаружил, что его шурин «всегда имел на меня зуб». На вопрос, входит ли в это «все» помощь Дэвиду по вступлению в компартию, Юлиус сказал:

— Я отказываюсь отвечать, ссылаясь на право не свидетельствовать против самого себя.

Этель сказала:

— Когда-то я любила брата, но было бы неестественно, если бы я не изменилась.

Юлиус и Этель Розенберг признавали почти все, что утверждали свидетели обвинения, пока это не начинало угрожать им лично. Тогда они отрицали или отказывались отвечать, ссылаясь на конституцию. Если взять один из десятков примеров, то на вопрос о соучениках по Городскому колледжу Юлиус назвал Бенджамина Йелси, Маркуса Погарски или Пейджа, Джоэла Барра, Макса Элитчера.

— Был ли там юноша по фамилии Перл или Муттерперл? — спросил прокурор Сэйпол, склонив голову набок и слегка усмехаясь.

— Я прочел в газетах о человеке по фамилии Муттерперл, — начал Розенберг и быстро добавил: — Я отказываюсь отвечать на любые вопросы на том основании, что это может свидетельствовать против меня.

— Это все, что я хотел узнать, — сказал Сэйпол. — Если бы вы сказали, что не знали его, я не стал бы на вас давить.

Юлиус Розенберг вспомнил Альфреда Саранта. Он познакомился с Сарантом как с соседом по комнате Джоэла Барра в Гринвич-Виллидж, заявил он.

— В последний раз я видел его в начале 1950-го, — продолжал он. — Я пришел к нему домой, чтобы занять денег — 300 долларов. Занял, наличными. До сих пор ему должен, и даже больше. Сарант сейчас в Итаке.

— Разве вы не знали, что он в Мексике? — вкрадчиво произнес Сэйпол.

Адвокаты защиты сразу же громко запротестовали. Эмануэль Блох и Эдвард Кунц потребовали отменить процесс на основании «крайней провокационности» вопроса, а также его полной возмутительности во многих аспектах. Судья Кауфман хранил спокойствие.

— Не знаю, зачем поднимать такой шум из-за вопроса, находится ли свидетель в Мексике, — сказал он.

Розенберг лгал неубедительно. Когда он закончил отрицать весь шпионский разговор, который, по словам Дэвида Грингласса, имел место во время его первого отпуска из Лос-Аламоса, Розенберга спросили, о чем же они говорили на самом деле.

— Ну, я много работал, и мы [он и Этель] рассказали им, как наши дела, и спросили, как у него дела, — неуверенно проговорил он. — Он [Дэвид] сказал нам, что у него все хорошо; сказал, что работает механиком, и просто повторил, что он механик.

Судья: Разве вы не знали, что он работал механиком в 1944 году?

— Знал, — сказал Розенберг, — но он сказал, что в то время работал механиком. Он просто повторил, что работает на секретном проекте, и я не стал расспрашивать его ни о чем таком.

Собелл так и не дал показаний и не вызывал свидетелей со своей стороны. Адвокаты Розенбергов вызвали всего лишь двух незначительных свидетелей, помимо самих своих подзащитных. Один работник универмага дал показания, что консольный столик в доме у Розенберга (который, как сказал Дэвид Грингласс, подарили Юлиусу его «друзья» — русские) похож на те столики, которые продавались у них в универмаге в разные периоды времени. В опровержение гособвинитель вызвал миссис Ивлин Кокс, домработницу Розенбергов. Она заявила, что миссис Розенберг с гордостью рассказала ей, что этот красивый столик — подарок от «друга» ее мужа. Этель Розенберг изображала себя женщиной, которая доблестно сама справлялась с делами и всего лишь иногда приглашала прислугу через две-три недели после рождения ребенка или во время болезни, но миссис Кокс прямо сказала, что работала у Этель с сентября 1944 года и весь 1945 год, за исключением отпуска в 1945-м.

Юлиус и его адвокаты подняли на смех ту идею, что Розенберги вообще когда-либо задумывались о том, чтобы покинуть страну. Пока Юлиус давал свидетельские показания, агент ФБР привел в зал суда фотографа из фотомастерской всего в квартале от их дома, который вспомнил, как к нему приходил делать фотографии на паспорт некий человек с двумя детьми, по описанию похожий на Розенберга. Он хотел посмотреть на Розенберга, чтобы убедиться, и, когда посмотрел, кивнул. Затем он сел на свидетельское место и дал сокрушительные показания. Он описал, как буйно вели себя сыновья Розенберга, потом вспомнил, что Розенберг хвастал, что его жена только что унаследовала крупную сумму денег от родственника во Франции и они всей семьей собираются в Европу за наследством.

В своей заключительной речи Эмануэль Блох заявил, что Дэвид и Рут Грингласс «состряпали фальшивую историю и продали дезинформацию государственному обвинению». Дэвид, сказал он, — это человек, который «опозорил форму солдата США — хитрый, пронырливый человек, не человек, а животное». Грингласс «ухмылялся», давая показания, заявил Блох.

— Любой человек, охотно свидетельствующий против собственной сестры, мерзок и отвратителен. Может быть, есть люди, которым нравится линчевать, но вряд ли вам когда-либо доведется столкнуться с человеком, который приходит в суд, чтобы похоронить собственную сестру, и улыбается при этом. Грингласс вел себя высокомерно. Он имел основания быть высокомерным, ведь ему удалось обвести вокруг пальца ФБР и прокурора США Сэйпола. Он оказался умнее всей честной компании. Рут Грингласс получила заложницу, заложницу для обмена. Она вышла на свободу, а Этель посадили. Такова была сделка. Гринглассы что угодно сделали бы ради денег, они пытаются убить людей ради денег.

Грингласс заявил, что любит жену больше собственной жизни. Это объясняет, почему Дэвид Грингласс готов похоронить свою сестру и зятя, чтобы спасти жену, — продолжал он. — Грингласс рассчитал, что, если он укажет пальцем на кого-то другого, это смягчит его наказание. Ему нужно было найти мишень. — Блох повернулся и указал на внимательно слушавшего Юлиуса Розенберга. — Вот эта мишень!

Гособвинитель США Сэйпол, в свою очередь, возразил, что «семейную верность нарушили старшая сестра и зять, которые втянули американского солдата в грязное дело предательства родины».

— Разница между Гринглассами и Розенбергами в том, что Гринглассы сказали правду, попытались исправиться, а Розенберги усугубили свои грехи ложью, — прибавил он. — Мы знаем, что эти заговорщики выкрали у нашей страны важнейшие научные тайны, когда-либо известные человечеству, и передали их Советскому Союзу. Мы знаем о других приспешниках Розенберга по этому заговору, который состряпал он вместе с Собеллом, Советским Союзом, его представителями и другими изменниками-американцами, чтобы передать гарантии нашей безопасности в руки государства, готового стереть нас с лица земли. Мы не знаем всех подробностей, потому что единственные на свете люди, которые могут сообщить нам эти подробности, — это обвиняемые…